Что я знаю о Сталине

1915_1958W
Виктория Генриховна Каттерфельд.
Одно из моих самых первых детских воспоминаний – это почти ежедневное посещение тети Бебы. Она была женой умершего брата моей бабушки, и жила через два двора от нас, в небольшой комнате коммунальной квартиры сталинского дома послевоенной постройки. Больше всего я любил ходить туда совсем не из-за тети Бебы, а из-за того, что около ее подъезда стояла инвалидка, малюсенькая машина с брезентовым верхом на двух человек, какие бесплатно раздавались инвалидам войны. Она была такая маленькая, как детская игрушка, и поэтому я каждый раз, проходя мимо, мог заглянуть внутрь. После этой машины мы входили в подъезд, поднимались на трясущемся лифте, и бабушка своим ключом открывала дверь в темную квартиру, а потом и дверь в Бебину комнату. В комнате только с трудом можно было пройти между краснодеревым комодом, ломберным столиком с изящными изогнутыми ножками, двумя старыми креслами, письменным столом с клеткой для попугаев, еще какой-то старинной мелочью и собственно самой кроватью, на которой сидела Виктория Генриховна. Я не помню, чтобы она когда бы то ни было вставала и ходила. Невероятно худая, с огромными глазами, она запомнилась мне сидящей в подушках и закрытой каким-то одеялом. Кровать стояла рядом с окном, на уличном карнизе которого постоянно толпились – тетка их кормила с руки, не вставая с постели. Все воздушное пространство комнаты занимали зеленые попугайчики, которые постоянно летали с комода на свою хозяйку, на стол, на свою клетку. Рядом с Бебой лежала, как мне тогда казалось, отвратительная собачонка Жанна, белая французская болонка. Я всегда считал, что мы приходили именно ради Жанны, потому что с ней непременно надо было выйти во двор. Бабушка выставляла на стол принесенную кастрюльку с едой и уходила на кухню мыть грязную посуду, и в это время я оставался один на один с постоянно курящей Беломорканал, захлебывающейся в приступах кашля Викторией Генриховной. Не помню, говорила ли она что-нибудь. Помню только кашель.
В середине 1960-х, незадолго до смерти, она получила разрешение съездить в Париж к своим родственникам и вернулась обратно, умирать на Родину. Из Парижа она привезла мне в подарок несколько елочных игрушек, заводную курочку, которая несла шоколадные яйца, и игрушечный телевизор-точилку для карандашей.
Вот такой она у меня осталась в памяти: одиноко сидящей в подушках, с собакой, окруженная попугаями и голубями, в синих клубах табачного дыма.
Много позже я узнал, что Первую мировую войну она прошла сестрой милосердия, вышла замуж, а с середины 1930-х гг. отправилась в места не столь отдаленные, где провела более 15 лет. В детстве я не помню, чтобы об этом говорили в нашей семье, но хриплый кашель и Беломорканал не раз потом встречались мне в жизни, и за ними всегда вставал призрак Сталина.
Сначала умерла болонка Жанна, а через два дня в больнице – ее хозяйка. Еще через несколько дней у меня перед кроватью появился ломберный столик, по которому еще много лет прыгала заводная курочка.

 

turkest
Наталья  Туркестанова.
К бабушке часто приходила ее подруга Наташа Туркестанова. Мне всегда казалось, что это самая высокая женщина на свете, но может быть, детские воспоминания так преломили ее образ из-за ее невероятной худобы. Когда она садилась на наш проваленный диван, ее обтянутые юбкой острые колени поднимались чуть ли не до глаз, а ноги в это время как-то хитро сплетались друг с другом. Такой же кашель и тот же Беломорканал почему-то в моем детском воображении делали ее родственницей тети Бебы. Два десятка лет, проведенные в Сибири и за Полярным кругом, морозом сожгли ее легкие, там же к длинным аристократичным пальцам  прилипла и папироса. Наталья Туркестанова, насколько я знаю, была замужем за племянником митрополита Трифона (Туркестанова). Каждый раз, когда я вижу «Русь уходящую» с запечатленным на ней митрополитом Трифоном, перед глазами встает княгиня Наталья Туркестанова.

 

Мария Петровна и Валентина Петровна Смирновы.
Марья Петровна или Марьяша, как называли ее у нас в семье, была нашей соседкой по коммунальной квартире с 1939 г. Она жила в одной комнате со своей сестрой Валентиной Петровной. На главном месте в их в комнате стоял большой черный книжный шкаф, за стеклянными дверцами которого поблескивали золотом корешки полного собрания сочинений Ленина, а на письменном столе, обтянутом кожей, стоял портрет Ленина. Еще этот угол украшала огромная пальма и пять слоников, идущих друг за другом. В другом углу комнаты стоял платяной шкаф с тремя дверцами. Если распахнуть самую узкую дверцу, то на обратной стороне ее можно было увидеть висящие на гвоздиках нательный крестик и две иконки. Рядом на полочке стоял черный флакончик, в котором Марья Петровна хранила святую воду.
Обе сестры до пенсии были служащими в Министерстве Путей Сообщения. Валентина Петровна поднялась, кажется, до зам-министра, была награждена несколькими орденами, среди которых был даже орден Ленина. Каждое утро сестры садились у репродуктора и обязательно слушали утренние новости, потом дневные новости, а потом вечерние. Я всегда думал, что они никогда не были замужем и поэтому у них никогда не было детей.
Вдруг по нашей коммуналке пронеслась новость: к Марьяше едет Гришуня. И действительно через несколько дней приехал пожилой человек артистической наружности. Он оказался одним из балетмейстеров Кировского театра или иначе, Мариинки. Пробыл он только несколько часов, а после его отъезда я услышал историю жизни, которая уместилась в нескольких фразах.
И у Марьи Петровны, и у Валентины Петровны были мужья. За одним приехали в 1935 г., за другим в 1937-м. Оба расстреляны. Во время войны сестры взяли на воспитание мальчика, вывезенного из блокадного Ленинграда, у которого вся семья погибла. До войны Гриша занимался балетом. Они подняли его, а когда он вырос, он уехал обратно в Ленинград. Слова «Сталин» я никогда не слышал ни от одной из сестер, кроме одного раза.

 

Бабушка.
По воспоминаниям Марьи Петровны, когда в 1953 г. репродуктор сообщил о смерти Сталина, моя бабушка стала горько плакать, и когда Марья Петровна старалась ее утешить, та сквозь рыдания произнесла: «Павлик-то не дожил, а как он ждал, как он ждал этого дня!» Павел Павлович был вторым мужем моей бабушки, который умер за год до смерти Сталина. Его отец был расстрелян на Бутовском полигоне.
В день похорон Сталина только чудо спасло мою маму от давки в толпе. Ее вытолкнуло в подворотню, где она, полуживая, еле отдышалась и дворами ушла домой.

 

Моя личная встреча со Сталиным.
Когда я учился во втором классе, в нашем подъезде умерла соседка с седьмного этажа. Она была школьной учительницей. Дочь, которая по-моему никогда не навещала ее, приехала разбирать наследство, и во дворе на помойке оказались потрясающе красиво изданные книги. Я не смог пройти мимо и из любопытства открыл одну из них. На первой странице была фотография мудрого и светлого человека, его лицо было одновременно наполнено добротой, властностью и мужеством. Внизу я прочитал: «И.В. Сталин». Я вырвал эту страницу из книги, принес домой и поставил за стекло книжной полки. Через несколько минут в комнату вошла бабушка. При всем присущем ей темпераменте и мгновенной реакции на любое событие, она остолбенела. Я больше никогда в жизни не видел ее в таком состоянии. Она смотрела на Сталина, Сталин смотрел на нее. Я был посередине. После молчаливой паузы она подошла к полке, вытащила портрет, разорвала его пополам и сказала каким-то совершенно спокойным, ледяным голосом: «Никогда в нашем доме». И ушла из комнаты.

Сколько бы мне ни рассказывали о Сталине сегодня, я всегда вижу его через эти воспоминания.

 

Добавить комментарий