– Алло, это Анатолий Иванович Просвирнин? Я звоню Вам от такого-то. Мы должны с Вами обсудить программу приема группы христиан из США. Они прилетают в начале января. Мне сказали, что Нечаев поручил Вам разработку этой программы.На следующий день я вошел в здание Издательского отдела на Погодинской.
Вахтерша, услыхав мое имя, сказала: «Да-да, вас ждут. Поднимитесь на второй этаж, первая дверь направо». Я постучал. Из двери вышел высокий, очень худой человек, одетый во что-то длинное и черное, явно много раз стиранное. Поверх этого была надета вязаная жилетка, а вокруг шеи была цепочка, концы которой спереди уходили в нагрудный карман, а сзади болтались нелепой петлей. Запомнилась удлиненное бледное лицо с высоким лбом и лучащимися глазами и огромная копна темных волос, начинающих седеть.
– Михаил Владимирович, пожалуйста, проходите, – но указал он мне не на свою дверь, а на дальнюю дверь в конце коридора. Дверь скрывала за собой приемную Издательского отдела, обставленную антиквариатом, украшенную прекрасными картинами, погружающую в атмосферу того времени, которое уже перестало существовать в Советском Союзе.
Через полчаса, прощаясь, я спросил:- А как к Вам правильно по-церковному обращаться? Отец Анатолий?- Нет, меня зовут архимандрит Иннокентий или отец Иннокентий.- Архимандрит Иннокентий, а Вы можете меня крестить?- Нет, я не приходской священник. Пойдите в любой храм, который ближе к вашему дому, обратитесь к любому священнику, узнайте у него, как нужно подготовиться к Крещению и пусть вас там крестят, а потом приходите ко мне, если захотите поговорить.Так в декабре 1989 г. началось мое знакомство с архимандритом Иннокентием.

Приблизительно через неделю, уже после Крещения, я позвонил ему и, непривычно выговаривая для себя «отец Иннокентий, благословите!», попросил о встрече. «Конечно, приходите завтра, когда вам удобно», – был его ответ.Через день я постучал в дверь на втором этаже. Из-за нее раздался голос архимандрита Иннокентия: «Да-да, заходите». За открывшейся дверью был длинный узкий кабинет, больше всего похожий на проход в библиотеке между книжными полками, в дальнем конце которого стоял рабочий стол и виднелось окно, до которого мне так никогда и не удалось добраться из-за кип книг, лежащих прямо на полу перед ним. На столе царила пишущая машинка в окружении книг, бумаг и картотек. Рядом с ней всегда стоял термос с горячим шиповенным чаем. Несколько ванильных сухариков лежало рядом на блюдце. Недалеко от двери среди полок еще стоял то ли небольшой диван, то ли большое кресло. Сейчас мне трудно вспомнить, все ли это, что было тогда в комнате, но это то, как она врезалась мне в память. Я шел мимо длинных книжных полок на ватных ногах, не зная ни что спросить, ни толком зачем я пришел.
«Садитесь», – указал он мне на стул рядом со своим рабочим столом. «Я сейчас только должен сделать пару рабочих звонков». Потом пришла какая-то женщина из типографии, потом пришел Миша, переводчик Владыки Питирима, потом приходили еще какие-то люди… Слыша эти обыденные деловые разговоры, я, в то время уже имевший опыт организационной работы, все время хотел сказать: «Отец Иннокентий, это нужно сделать вот так-то и так-то,» но молчал, удивляясь его совершенно иному, не понятному мне подходу к решению любого вопроса. Как я уже сейчас понимаю, точкой отсчета для него являлась не выгода, не скорость достижения цели, не какое-то рациональное начало или душевность, а то, что скорее всего можно назвать духовным взглядом, чаще всего не понимаемым и не приемлемым в современном мире. Может быть, именно поэтому многие из его начинаний и не реализовались в полной мере, но я никогда не видел, чтобы он поступился своими убеждениями ради сиюминутной выгоды. Способность видеть происходящее с духовной точки зрения открывала ему то, что мы были не в состоянии видеть тогда. Когда он однажды поделился со мной идеей издания Русской Библии, я старался возражать ему, что сейчас никому не нужно издание очередных красивых и безумного дорогих альбомов на мелованной бумаге со старинными текстами, а необходимо издание книг с объяснениями основ Православной веры для новоначальных. Он выслушал мою длинную тираду: «Эти книжки издадут кооператоры, потому что на их продаже можно заработать деньги. Их будут покупать и выкидывать. Скоро Россия будет наводнена новыми «понятными» переводами Священного Писания, которые незаметно исказят его смысл. Необходимо сохранить тот текст, которым пользовались отцы. Дорогие и красивые книги люди будут беречь, и в них сохранится текст для потомков». Как же он был прав. Кооператоры действительно насытили рынок своей продукцией, а лингвисты всех мастей удивили мир новыми переводами евангельских текстов, спорящих друг с другом, и более ввергающих людей в недоумение, чем помогающих им познать Истину.

За три с половиной года моего общения с о. Иннокентием я не помню ни одного раза, чтобы у него не нашлось времени на встречу со мной. Но это не значило, что ради меня он откладывал свои дела. Если я приходил к нему в Издательский отдел, то он почти всегда был занят встречами с другими людьми, а меня просто сажал рядом, и я присутствовал при его разговорах. Иногда мы садились в машину и ехали в Волоколамск, в монастырь, в райсовет, в детский дом, в отдел образования, в Черкизово, к каким-то спонсорам на Николину Гору…. Он почти никогда не вел со мной «духовных» бесед, но день за днем учил меня практике христианской жизни своим собственным примером. Достаточно вспомнить то, что не было кладбища или памятника погибшим солдатам, мимо которого мы ехали, и он не попросил бы остановиться на обочине, и выйдя из машины в любую погоду – под снегом, дождем, ночью – не пропел бы вполголоса заупокойную литию по усопшим. Таких незаметных уроков было много, и они не забываются.

Один раз, когда я приехал в Издательский отдел, чтобы встретиться с о. Иннокентием, вахтер сказал мне, что он заболел и передал мне записку с его домашним адресом (мобильных телефонов тогда еще не было). Жил он рядом с Погодинской улицей, в одном из домов напротив Новодевичьего монастыря. Дверь мне открыл о. Иннокентий, бледный, в черном подряснике. Он извинился и сказал, что должен лечь. Входя к нему в квартиру, я ожидал увидеть приблизительно ту же обстановку, как и в Издательском отделе. Я вошел в его комнату. Мой взгляд вместо антиквариата обескураженно скользил по металлической кровати с панцирной сеткой, паре крашеных табуреток, покрытому клеенкой деревянному столу, вешалке с висящей на ней рясой, чему-то типа комода, книгам и остановился на иконах. Из оцепенения меня вывел голос архимандрита Иннокентия: «На столе термос (с неизменным шиповенным чаем), наливайте себе чаю, Михаил Владимирович».
За время нашего общения он никогда не позволил себе назвать меня на «ты». Даже на моей свадьбе, произнося поздравления за столом, он называл меня по имени отчеству. Вообще для о. Иннокентия было свойственно глубочайшее уважение к человеку, ко всем частям его личности и особенно к его имени и к имени его отца. Думаю, что для него это было видимым проявлением связи поколений, той связи, на которой для него зиждилось мироздание.
Kогда я налил чашку чаю и сел напротив него, он впервые предложил мне помолиться вместе с ним. Повторяйте за мной: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Он не спеша повторял эту молитву раз за разом своим тихим и уверенным голосом. Потом остановился и сказал, что эти пять слов всегда укажут мне правильный путь в любой тяжелой ситуации, а потом добавил, что их нужно научиться держать в своем сердце постоянно. Мы долго говорили о разном, а я все время думал, как бы не забыть эти пять слов. Когда мы прощались, он опять несколько раз повторил Иисусову молитву, как будто зная о моем страхе забыть ее.

Через месяц после моего знакомства с о. Иннокентием я встречал в аэропорте группу представителей из двух христианских организаций, National Prayer Breakfast (Национальный Молитвенный Завтрак) и Young Life (Молодая Жизнь). Первая занималась организацией завтрака христиан всего мира с президентом США, вторая – миссионерской работой среди молодежи. Веселые, говорливые, беззаботные, без шапок, в пальто нараспашку, в 20-градусный мороз они выскакивали из автобуса, фотографировались на фоне церквей, Красной площади и, поскальзываясь, забирались обратно в тепло. В Издательском отделе группу встретили Владыка Питирим и архимандрит Иннокентий. Это был Святки 1990 г. А годом позже я получил по почте приглашение на «Молитвенный Завтрак» с президентом США. В очередной раз придя к о. Иннокентию, и увидев на его столе такой же конверт, с радостью сказал: «Вас тоже пригласили, значит, мы сможем поехать вместе на «Молитвенный Завтрак» в Америку?» – «Да, мы с Владыкой получили приглашения. Я даже думал вам передать свое, чтобы поехали вы. Вы поезжайте обязательно, посмотрите. А нам с Владыкой там делать нечего». Побывав в Вашингтоне, я понял, что о. Иннокентий был абсолютно прав.

В отношении протестантских миссионеров, с которыми мы встречались тогда, о. Иннокентий сказал, что с ними надо обязательно организовать обмены детей и изучить методику, которую они используют. Я меньше всего ожидал от него подобного решения. Он был единственным священником, который поддержал идею работы с протестантами и создания вместе с ними молодежного лагеря под Москвой. Шаг за шагом о. Иннокентий помогал адаптировать разработанную протестантами методику для проповеди Православного вероучения среди детей. Год спустя в Подмосковье заработал летний лагерь «Русский мир» (не путайте с одноименным фондом), а в Москве было открыто три молодежных клуба, где по будням в игровой форме десятки детей узнавали основы Православия, а по воскресеньям группами ходили в Церковь на воскресные службы. Годом позже, поняв, что произошло и обидевшись, американцы полностью вышли из проекта, но было уже поздно. Сейчас, спустя 30 лет, я могу с уверенностью сказать, что я не видел более эффективного способа проповеди среди подростков, чем тот, который был тогда нами создан, но, к сожалению, у организованного тогда Отдела по работе с молодежью был другой взгляд на то, что мы делали.

Как-то раз, через год после Крещения, я вошел в кабинет архимандрита Иннокентия. Встретившись со мной глазами, он произнес: «Многие после Крещения хотят стать священниками…», сделал паузу и очень внимательно посмотрел на меня поверх очков из-за груды книг на своем столе. Я понял, что он знает, о чем я мечтаю. И он продолжил: «…первые три года человеку помогает сила, полученная в Крещении. Потом года три вам будет предстоять очень тяжелая жизнь, когда вам будет казаться, что благодать вас оставила, и вы должны будете устоять в своей вере сами, своими силами. Потом, если вы останетесь в Церкви, поучитесь еще лет пять жить простым христианином, даже не прислуживая в церкви, за это время создайте и обеспечьте семью. В эти годы у вас будет достаточно времени понять, действительно ли вы хотите быть священником, если «да», закончите семинарию, и вас рукоположат». Трудно передать мое удивление. В то время священнические кресты сыпались, как из рога изобилия, на всех, кто только заикался о желании стать священником. Какая семинария, какие 15 лет ожидания? Есть желание, есть гуманитарное образование, а разрушенных храмов в России хватит на всех…. Сан я принял через 16 лет, когда мне было 45, в год окончания очной магистратуры Свято-Владимирской Семинарии в США.

18-градусный мороз на улице, хрустящий снег и непроглядная чернота декабрьской ночи 1990 года встретили меня в Иосифо-Волоцком монастыре. Светились только окошки в надвратном храме, где уже началось всеночное бдение. В самом храме стояло человек 5 насельников только что открывшегося монастыря и несколько местных жителей. Храм освещался свечами и двумя лампочками на клиросе, где пели две женщины и мальчик лет 12 в шубах, закутанные в пуховые платки. От каменных стен тянуло холодом, изо рта шел пар, казалось, что внутри холоднее, чем на улице. Архимандрит Иннокентий служил один. После каждения он подозвал к себе одного из стоявших и что-то шепнул ему на ухо. Тот вышел и вернулся с ватником. Подойдя ко мне, он протянул его и сказал: «Батюшка благословил, чтобы вы надели прямо поверх пальто». После службы о. Иннокентий вышел из алтаря. Он был в своей обычной рясе. В храме снял со стены пальто, и тут я понял, что всю службу сам он служил безо всякого ватника.
На следующее утро я впервые исповедовался у него, назвал несколько мелких провинностей, а потом с трудом произнес то, что больше всего боялся ему сказать. Он молчал. Я еще раз повторил. Он сказал: «Я слышал» и прочитал разрешительную молитву, благословив причащаться, – еще один урок, которым он меня готовил к священству.

Венчать меня о. Иннокентий отказался, сказав, что монахи не должны венчать. Но на нашу свадьбы он приехал, тогда, когда мы уже были дома. Он отказался сесть рядом со мной во главе стола, а сел в дальнем углу. Краем глаза я видел, что ему в тарелку плюхнули оливье с мясом. И тут я вдруг понял, что все, что стоит на столе – мясное. Потом я увидел, как он разложил этот салат почти по всей тарелке, а на свободное место положил кусок хлеба, и весь вечер передвигал части салата с одной стороны тарелки на другую, чтобы некуда было положить добавки. На празднике он съел пару кусков хлеба и выпил несколько бокалов морса из малинового варенья. Но при этом не нужно думать, что он сидел со скорбной миной и кто-то заметил его салатные маневры. Это был один из самых оживленных собеседников, с которым наперебой общались те, кому повезло сидеть рядом.В этот день он благословил нас с женой маленьким образом Спасителя и крохотной старинной иконкой Казанской Божией Матери. Образ Спасителя был современным, на обороте было написано «Благословение» и стояла печать Патриарха Алексия II. Патриарх Алексий через 15 лет написал «Благословляю» на моих прошениях сначала о дьяконской, а позже и о иерейской хиротониях. А через 30 лет я стал настоятелем Храма Иконы Казанской Божией Матери.
Случайности, совпадения…?

Совсем незадолго до трагедии 1993 г. я опять был в Иосифо-Волоцком монастыре. Архимандрит Иннокентий показывал мне экспозицию Музея Библии, различные издания, рассказывал о рукописных шрифтах. Он был убежден, что детей нужно учить каллиграфии. Он считал, что каллиграфия необходима для полноценного развития личности ребенка, что она не только развивает руку, но развивает стройность мышления и помогает думать. За стенами монастыря начинались лихие 90-е, в которых не было места ни детям, ни каллиграфии. А на другом краю света, в Сан Франциско, Стив Джобс брал уроки каллиграфии в Стэнфордском университете у монаха Роберта Палладино, чтобы создать самый красивый компьютерный интерфейс.
25 лет спустя мой сын, готовясь к защите степени магистра по математике, купил учебник каллиграфии. На мой недоуменный вопрос он ответил: «Папа, она приводит мозги в порядок и помогает думать».

В начале апреля 1993 г. о. Иннокентий пропал, я нигде не мог его найти. А в Издательском отделе все скрывали то, что с ним произошло на самом деле. В конце концов, использовав все возможные и невозможные знакомства, я узнал о том, что с ним произошло, и больницу, где он находится. В палате с перевязанной головой сидел о. Иннокентий, облокотясь на подушки. На его похудевшем и постаревшем лице светились глаза. Мы рассказали друг другу о том, что с нами произошло, а потом смотрели друг на друга. Он достал бумажную иконку Св. Серафима Саровского, там, где он стоит сгорбленный, опираясь на посох после избиения бандитами, благословил меня ею на отъезд в Америку и, протянув, сказал: «Теперь это мой заступник, пусть он и вас хранит». С этим мы и расстались навсегда.
Оказавшись в Нью-Йорке, я обошел почти все православные храмы, но всюду чувствовал себя чужим. И вдруг в одной церкви после всеночной из алтаря вышел епископ и подойдя ко мне сказал: «Как хорошо, что вы к нам пришли». Со стены, опираясь на посох меня благословлял святой этого храма Серафим Саровский.
Случайность, совпадение…?